Я работаю с болью в биопсихосоциальном подходе, который рассматривает совокупность биологических, психологических и социальных факторов возникновения той или иной болезни. В основе моей работы терапия переработки боли и ряд методов, разработанных австралийскими учёными в NOI Group. Удерживать фокус в центре, не скатываясь в крайности, вроде психосоматики или, наоборот, структурализма, бывает трудно. Перед нами встаёт проблема тела и сознания, с которой я также сталкивалась в ходе прохождения обучения соматической терапии на программе Somatic BODY.

Психофизические отношения — одна из самых сложных проблем современной медицины. Взаимосвязь внутри психического и физического (соматического) единства исследуется с самого момента возникновения медицины и таит в себе множество ловушек для любого практика. В работах Джона Сарно и Говарда Шубинера звучит понятие mindbody, разум-тело (психофизиология, проще говоря), которое, я думаю, сразу бросается в глаза соматическим практикам, будь то последователи Моше Фельденкрайза или Бонни-Бейнбридж Коэн. Оно демонстрирует нам очередную попытку подступиться к психофизической проблеме.

Доктор Джон Сарно (John E. Sarno) — автор идеи «стрессовых болей в спине» или «синдрома напряжения мышц». Оригинальное название — TMS, The Mindbody Syndrome (психофизический синдром). Он вызвал мой интерес, поскольку ученик Сарно Говард Шубинер — старший товарищ автора PRT Алана Гордона и входит в консультационный совет при клинике PRT. «12 критериев нейропластической боли» были разработаны при его участии. Метод Говарда Шубинера называется MBS — Mind Body Syndrome (в переводе на русский тот же самый психофизический синдром).

Анджела Майлис, автор книги «По ту сторону боли: установление связи между разумом и телом», говорит, что каждый человек, страдающий хронической болью, попадает в какую-то часть спектра: психологические факторы Сарно на одном конце и биомедицинские рассуждения на другом.

«В медицине боли сходятся во мнении, что боль зависит как от психологических, так и от физических факторов, работающих вместе. Шубинер пытается изменить этот консенсус, говоря, что боль почти полностью психологическая и основана в основном на детской травме.» — Скотт Александер. Лоример Моузли и Дэвид Батлер (NOI Group) добавляют социальные факторы в число влияющих на состояние.

TMS считается психосоматическим заболеванием, и протокол его лечения включает обучение, письменные практики, регуляцию образа жизни и психотерапию. Есть специалисты, которые считают, например, фибромиалгию тяжёлой формой TMS и предполагают, что медленный прогресс в лечении фибромиалгии методами Сарно связан с тем, что пациенты убеждены в своем диагнозе благодаря предыдущему опыту лечения и не способны воспринять образовательный компонент. TMS не принимается традиционной медициной, а разработки Дж. Сарно многие критикуют за упрощенное отношение к проблеме, несмотря на то, что книги доктора являются бестселлерами. Обратите внимание на абсурдность предложения «психофизический синдром — это психосоматическое заболевание».

«Все книги Сарно являются вариациями на сильную общую тему: исцеление всех видов может быть вызвано сознательной рациональной уверенностью в силе разума воздействовать на ткани, особенно, на мышечные ткани. На мой взгляд, это и верно, и важно, но в то же время этим легко увлечься. Сарно <...> заслуживает похвалы за раннее освещение чего-то глубокого в человеческой природе: точно так же, как слепая вера может вызвать некоторое исцеление за счет эффекта плацебо, информированная уверенность также может иметь поразительные эффекты. Сарно красноречив, и у него есть несколько важных идей, да — но он также занялся продажей чудесных исцелений. Чем новее книга, тем меньше он звучит как врач и тем больше как гуру психофизической медицины, пытающийся убедить вас в том, что вы можете исцелить что угодно, если только овладеете правильной умственной установкой. Мне это нравится не больше, чем противоположная крайность: отрицать значение разума в медицине так же глупо, как и преувеличивать его. »
— Пол Ингрэм в статье про Сарно.

Когда в работах автора есть зерно истины, и его имя известно по всему миру, люди могут быть склонны принимать абсолютно все его идеи за чистую монету, особенно, если у них нет большой экспертизы в этой области.

Для меня представляет большой интерес то, как хорошие идеи раздуваются и превращаются в шарлатанство, а их авторы становятся «рок-звездами» и теряют критический подход к своей работе. В случае Сарно и Шубинера мы можем видеть, среди прочего, что новаторская мысль о роли разума в возникновении хронической не-ноцицептивной боли превращается в идеи «все в вашей голове» и «разум может творить чудеса», которые не просто неверны, но могут быть деструктивными для многих пациентов, о чём, в том числе, есть пара слов в интервью с Джолеттой Белтон.

Одновременно с этим, нам не следует полностью списывать со счётов работу специалистов, которые в чём-либо заблуждаются: достойные идеи должны оцениваться по заслугам. В этой статье я пробую разобраться в том, как новаторы могут превращаться в гуру, а значимые идеи могут превращаться в шарлатанство, а также об отличии подходов Explain Pain и Pain Reprocessing Therapy.

Для начала нам нужно коротко разобраться, что такое дисфункциональная (ноципластическая или нейропластическая боль, и каковы современные представления о механизмах боли.

О современных подходах к работе с болью, центрирующихся вокруг терапевтического обучения нейробиологии боли, я впервые узнала из переводов на сайте Somatic Education, и не устаю выражать автору своё почтение. В этих подходах боль рассматривается как сложный механизм защиты, возникающий, когда мозг убеждён, что тело или его часть находится в опасности.

Лоример Моузли, одна из ключевых фигур в науке о боли, профессор клинической нейронауки и заведующий кафедрой физиотерапии Университета Южной Австралии, формулирует работу этого механизма следующим образом: «Боль существует, когда достоверные доказательства опасности перевешивают достоверные доказательства безопасности; боли не будет, когда достоверные доказательства безопасности перевешивают достоверные доказательства опасности» (из рабочей тетради тренинга «Explain pain»)

Под «достоверными доказательствами» имеются в виду не только научные данные, которые мы можем сознательно рассмотреть, но вся информация, которую мозг собирает для принятия решения. Сюда входит информация об общем состоянии организма и об изменениях в окружающей среде, в том числе — об отношениях с другими людьми.

Модель работы с болью, в которой учитываются не только биологические, но и психологические, и социальные факторы, называется биопсихосоциальной. На её основе был разработан биопсихосоциальный подход к лечению заболеваний. Он похож, на первый взгляд, на соматический, но в отличие от него, разработан учёными и принимается в медицинской среде.

Биопсихосоциальная модель не нова, она была предложена в 1977 году американским психиатром Джорджем Л. Энгелем и в первую очередь получила применение именно в психиатрии, в то время как в других областях медицины поначалу оставалась не замеченной. Активное развитие в психиатрии она получила в США в 1980-х годах, но тогда под видом психосоциального аспекта зачастую рассматривались психоаналитические теории, и многие авторы статей преподносили случаи применения этого биопсихосоциального подхода как доказательства большей эффективности психотерапии в сравнении с фармакотерапией. В статье «Биопсихосоциальная модель в психиатрии как оптимальная парадигма для современных биомедицинских исследований» говорится, что «подход критиковался как «попытка вернуть психоанализ с чёрного хода».

На мой взгляд, подход к боли Джона Сарно и Говарда Шубинера также является попыткой вернуться к психоанализу с его фокусом на детстве.

Анализ биологических, психологических и социальных факторов в их совокупности представляется крайне сложной задачей, при решении которой есть опасность свалиться в ту или иную сторону, поэтому взгляды на применение подхода отличаются, и неудивительно, что в медицинской среде его часто критикуют за эклектичность. Мне же хочется сделать акцент на том, что биопсихосоциальный подход не близок психосоматическому, поскольку не ставит психологические аспекты проблемы в приоритет, но учитывает все факторы в совокупности.

В данный момент в мире есть два основных хаба развития методов управления болью в биопсихосоциальном подходе — Австралия (NOI Group) и США. В Америке одну из ключевых ролей играет Алан Гордон и разработанная им на основе личного опыта Терапия Переработки Боли или Pain Reprocessing Therapy (далее PRT). Книга Алана Гордона «The Way Out: A Revolutionary, Scientifically Proven Approach to Healing Chronic Pain» устойчиво занимает место в первой десятке на Amazon в категории «Хроническая боль», периодические поднимаясь на первое, несмотря на общее господство в разделе структуралистских подходов.

Любая боль является конструктом мозга или его продуктом. У нас нет болевых рецепторов, только рецепторы опасности (ноцицепторы), которые передают информацию в мозг, и уже он выдаёт реакцию боли. Если опасность реальная, и повреждены ткани (перелом, воспаление, опухоль), такая боль называется ноцицептивной. Если повреждены сами нервы, такая боль называется нейропатической. Боль этих двух видов сигнализирует нам о проблемах в организме, помогает обратить внимание на здоровье и мобилизует другие системы организма на борьбу с опасностью

При нейропластической боли повреждений нет ни в тканях тела, ни в нервах. Если врачи говорят, что у вас всё в порядке и по анализам, и по снимкам, а боль у вас есть, высока вероятность, что она нейропластическая. Также используется понятие дисфункциональной боли, оно указывает, что у такой боли нет реальной, нужной для организма функции, она не нужна телу и, наоборот, мешает ему функционировать. Понятие «нейропластическая» указывает на изменения в мозге — формирования устойчивых связей между нейронами, которые позволяет мозгу быстрее принимать сигналы и проводить к телу болевые импульсы. Понятие «ноципластическая» указывает на изменения в передаче информации нервами (быстрее и охотнее).

Мозг способен генерировать любое физическое ощущение в любой части тела: боль в спине, шее, глазах, зубах; мышечная боль, нервная боль, острая боль, тупая боль; тяжесть, покалывание, жжение, онемение. Если вы испытываете неприятное ощущение где-либо в теле, абсолютно возможно, что оно нейропластично. Бывает хроническая боль, причиной которой являются физические проблемы, такие как опухоли, инфекции, переломы и аутоиммунные заболевания. Поскольку любая боль ощущается как исходящая из тела, может быть сложно отличить нейропластическую боль от имеющей физические причины. Но есть ряд признаков нейропластической боли. Важно, что для того, чтобы можно было утверждать, что боль с той или иной вероятностью является нейропластической, необходимо совпадение нескольких критериев одновременно. Ознакомиться с ними вы можете в статье «12 критериев нейропластической боли».

В случае с нейропластической болью мозг реагирует на то, что стало для него в какой-то момент триггером опасности: погода за окном, определённые звуки, запахи, эмоции, общение с определёнными людьми. Здесь работает тот же принцип, что и при реакции на триггеры при ПТСР (хотя есть учёные, которые сомневаются в реальности этого заболевания; я не специалист по психологическим травмам, поэтому лишь вношу в поле разные мнения). Если боль возникает в ответ на стресс, она с высокой вероятностью нейропластическая. Часто ей сопутствуют депрессивные и тревожные расстройства, сверхчувствительность нервной системы, другие заболевания, связанные с нарушениями метаболизма, то есть, с нарушениями аллостаза, бессонница. Не мудрено, что исследователи и практики обращают много внимания на психологическое состояние пациентов и склонны впадать в психологизацию состояния, предлагая для лечения травматерапию и др. методы.

Для отдельной статьи про методы Джона Сарно и Говарда Шубинера я перевела цитаты из статьи психиатра Скотта Александера. Он обращается к возможным истокам метода Шубинера в психодинамической терапии и объясняет тезис «всё дело в детской травме» тем, что каждому есть что рассказать про своё детство. «Используя каббалистический метод, всегда можно найти подозрительные совпадения, демонстрирующие связь детской травмы с нынешней болью». Под каббалистическим методом Александер иронично подразумевает «закон Софера»: количество соответствий, которые вы можете провести между любыми двумя системами, увеличивается экспоненциально в зависимости от вашей небрежности в утверждении, что одни вещи представляют другие.

В центре работы NOI Group различение сложных (complicated) и многосложных (complex) систем. Им вторит Тэд Хагрув: «Похожа ли двигательная терапия на ракетостроение?»

Цитирую NOI Group:

«Многосложные системы порождают многосложные проблемы, в то время как сложные системы порождают сложные проблемы. Это два совершенно разных типа проблем, и решения, которые работают для первых, не всегда хорошо работают для вторых (и могут значительно ухудшить ситуацию). Давайте рассмотрим одно ключевое различие.

Сложные проблемы "линейны" и поддаются классическому "анализу первопричины" — процессу разбора проблемы на мельчайшие части, чтобы найти неработающую часть и устранить ее. Это отлично работает для таких многосложных вещей, как механические часы, автомобиль или ноутбук. Но такой подход может оказаться губительным, если его применить к сложной проблеме.

На что могло бы быть похоже, если бы мы использовали подход, основанный на сложных системах, чтобы попытаться разобраться с хронической болью? Могут быть бесконечные попытки свести проблему к одной неисправной или патологической части. Мы можем предположить, что каждый человек будет реагировать на лечение одинаково, игнорировать контекст и факторы окружающей среды, отвергая социальные и взаимосвязанные аспекты боли. Возможно, даже возникнет (ложное) ощущение прогресса от идеи, что боль находится "в тканях", к идее "боль находится в мозге" (ох, противоречиво, я знаю!).

Многосложные системы играют по собственным правилам и обладают определенными уникальными свойствами: они нелинейны, проявляют эмерджентные свойства, открыты для окружающей среды, спонтанны и вложены (это сложные системы, а не черепахи*). Другие особенности сложных систем заключаются в том, что в конечном итоге они могут быть непознаваемыми, что требует от нас принятия и примирения с неопределенностью, и они неконтролируемы, что требует от нас взаимодействия или "танца" с ними. Человека можно рассматривать как вложенную сложную систему, начиная от нейронов, вложенных в мозг, внутри тела, внутри культуры, внутри глобальной среды... Жизненный опыт человека, включая боль, нельзя свести к какой-то части (даже к мозгу!), и линейное, многосложное мышление, которое часто доминировало в лечении постоянной боли, по мнению большинства, было катастрофическим».

Биопсихосоциальный подход к лечению хронической боли, в котором работает Лоример Моузли (Explain Pain, NOI Group, вот здесь есть выступление) априори рассматривает боль как многосложную проблему, рассматривая её со стороны биологии, психологии и социологии; воспринимая клиента/пациента как субъекта, целостное психофизическое существо, живущее в определённом социальном контексте, испытывающее на себе влияние среды и влияющее на неё в ответ. Именно этим меня и привлекает их работа, и практически я нахожу её в своем роде близкой к тому, что делал Моше Фельденкрайз.

Важно отметить, что на Explain Pain оказал воздействие подход воплощенного познания, в котором человека видят целостным, без разделения тела с мозгом/разумом, и считают, что познание человека (включая собственные ощущения, мысли и чувства) зависит от особенностей физического тела, поскольку оно «во-первых, зависит от видов опыта, которые исходят из наличия тела с различными сенсомоторными способностями, и, во-вторых, эти индивидуальные сенсомоторные способности сами встроены в более всеобъемлющий биологический, психологический и культурный контекст». Познание укоренено не только в физическом теле, но и в окружающей среде, как внешней части когнитивной системы, поскольку «происходит под воздействием внешних раздражителей, вызывающих реакции, соответствующие задаче». Но даже если процесс познания оторван от окружающей среды, как происходит в творческом процессе воображения, включающем в себя работу памяти, он всё равно основан на тех же механизмах переработки сенсорной информации и моторного контроля, что и процессы восприятия действительности и взаимодействия с ней, что подтверждает возможность реабилитации методами с использованием идеомоторного эффекта, как в Graded Motor Imagery, разработанном, как и Explain Pain, Лоримером Моузли и Дэвидом Батлером.

В соответствии с современными представлениями нейронауки боль — это ВСЕГДА конструкт мозга. Боль — это не «входящая» информация от органов чувств, а «исходящая» от мозга, вне зависимости от наличия реальной физической травмы и опасности для организма. Боль, возникающая в результате перелома, и боль, которую Дж. Сарно и Г. Шубинер стали бы лечить как психосоматическую — это в любом случае конструкт, как и любое другое ощущение, которое мы можем переживать в результате процесса сенсорной интеграции: сборки и переработки ощущений от органов чувств и последующем связывании их между собой при участии воспоминаний, чтобы у нас появилось единое представление о происходящем внутри или снаружи. Таким образом, Дж. Сарно и Г. Шубинер в каком смысле правы: «всё дело в голове».

Но «есть один нюанс»: решение о болевой реакции принимается в результате тщательной оценки не только психологических, но и биологических, и социальных (то есть, средовых) факторов.

Боль — это защитная реакция, которая может начаться из-за физической травмы, но её могут продлевать различные психологические и социальные факторы, а также сопутствующие заболевания, поэтому нам приходится учитывать эти факторы одновременно, сомневаться и многократно себя перепроверять. В настоящее время всё большее распространение получают идеи, касающиеся влияния воспаления на нейронные процессы, и если у вас есть хроническая боль, вам может быть полезно почитать о психонейроиммуноэндокринологии, например, в канале Дарьи Кутузовой. Среди этих факторов есть те, которые можно убрать достаточно просто, другие (как сопутствующие заболевания) могут потребовать лечения; мы не всегда можем в достаточной степени изменить не только среду, в которой обитаем, но и отношение к ней: это может потребовать длительной внутренней работы. Одним словом, в большинстве случаев нам не обойтись только изменением убеждений и внедрением новых ментальных установок, это лишь часть работы, хотя и крайне важная.

В биопсихосоциальном подходе нет места универсальным рецептам и простым ответам, наподобие тех, что дают Говард Шубинер и Джон Сарно. В своей оценке их работы я склонна согласиться с Полом Ингрэмом и Скоттом Александером (иначе бы я и не стала, очевидно, публиковать перевод), которые ясно, хотя и не без иронии, подсвечивают сильные и слабые стороны критикуемых методов, подкрепляя свой взгляд убедительными аргументами. Я считаю, что Сарно и Шубинер осветили очень важную часть проблемы хронической боли, но это лишь небольшая часть, и они не пошли дальше, а сфокусировались на своих первых открытиях и оставили стезю исследователя, творческий поиск которого питается сомнением, по меткому выражению Льва Шестова.

В свою очередь Алан Гордон, автор подхода Pain Reprocessing Therapy (терапия переработки боли), в своей работе, скорее, продолжает линию Джона Сарно и Говарда Шубинера, который, как я упоминала выше, входит в консультационный совет при клинике PRT. Однако, Алан Гордон более аккуратен в своих практических выводах и применяет терапию переработки боли только в случаях нейропластической (она же ноципластическая или психосоматическая) боли, для первого этапа оценки которой у нас есть «12 критериев нейропластической боли». Тем не менее, наличие детских травм входит в число критериев, располагаясь ближе к концу списка, и, конечно, когда этот пункт звучит на вебинарах, большинство участников (если не все) могут поставить галочку. Я допускаю, что несмотря на опровергающие этот тезис исследования, детские травмы могут в отдельных случаях косвенным образом влиять на предрасположенность к хронической боли, мешая формированию здорового биологического бюджета (см. «7,5 уроков о мозге» Лизы Фельдман Барретт). Кроме того, методы Шубинера и Гордона отличаются по своей сути: если Шубинер использует терапию детских травм, то в основе метода Гордона — работа с сознаванием и обучение нейробиологии боли, что мне лично намного симпатичнее.

Моя основная гипотеза в том, что корни этого в желании обрести прочную опору в многосложном мире и найти «ключ от всех дверей» или, другими словами, создать объясняющую всё устойчивую модель. Этому способствуют базовая склонность мозга к экономии энергии для контроля биологического бюджета (см. «7,5 уроков о мозге» Лизы Фельдман Барретт) и свойственное человеку магическое мышление. Проще говоря, быть в постоянном поиске крайне энергозатратно, работать по устойчивой модели или лечить всех одним лекарством намного проще. Во всяком случае, так кажется, на первый взгляд...

Эльза Гиндлер (учитель психофизической практики, одна из основоположниц соматического подхода) в статье «Гимнастика для человека» в великолепном переводе Георгия Попова пишет:

«При этом вы не устаете, а становитесь свежее благодаря этой работе [с дыханием].
И теперь мы перенесем это в жизнь: чем больше с нас спрос, тем свежее и эффективнее мы должны становиться.

В действительности, как мы и полагали, жизнь именно такова, и мы из раза в раз убеждаемся, что люди с наивысшей производительностью свежее, чем те, кто ничего не делает. И когда мы наблюдаем за успешными людьми, то часто видим, что они обладают удивительной лабильностью реагирования в постоянно чередующейся активности и пассивности. Они обладают лабильным, то есть функциональным дыханием. Достичь этого нелегко. В любом случае наши ученики то и дело с разочарованием констатируют, что достаточно подумать об одном единственном действии, как тут же чувствуют, как становятся жесткими, как мешают своей производительности. Это настолько привычно для нас, что трудно отказаться от этой нелепости».

О той же безусильности действия и естественной работе без усталости можно прочитать у мастеров дзенской практики и китайских оздоровительных методов. Выходит, что способность безусильно работать, становясь всё более свежими, а не уставшими — один из критериев профессионала высокого класса. Таким профессионалом, постигшим суть деятельного присутствия, был неутомимый до самой поздней старости Моше Фельденкрайз, которого, как и многих практиков психофизического подхода, глубоко коснулась работа Эльзы Гиндлер, невзначай развеивающая современные взгляды на «выгорание помогающих практиков».

Я и сама берегу себя от выгорания, стараясь удерживать баланс между работой и жизнью, но должны ли мы воспринимать это как принцип здорового подхода к себе или как признак несовершенства личной и профессиональной практики, временное ограничение, которое должно быть преодолено, но не количеством работы и отрицанием приходящей усталости, а качеством присутствия в работе и жизни?

Приходится удерживать во внимание и то, и другое: и свои текущие ограничения, требующие принятия и заботливого отношения, и теоретически возможное совершенствование с опорой на опыт предшественников. И это очень трудно. Также как трудно удерживать во внимании ограниченную и несовершенную (а по христианской версии грешную) природу своей личности, и совершенную, безграничную, сияющую природу своей возможной, но трудно достижимой сущности (чей источник определяется в зависимости от предпочитаемого мировоззрения), о которой мы знаем, опять же, в основном из опыта предшественников.

Я упоминаю о духовном аспекте жизни и влиянии мировоззрения на всю её полноту, потому что это влияет на наше мышление — критическое или магическое. Кроме того, многие ниточки современных соматических подходов ведут к Франсуа Дельсарту — вокальному педагогу и теоретику сценического искусства, о работе которого в википедии сказано следующее:
«Учение, построенное на глубоком философском основании, с научной последовательностью, богатое неисчерпаемыми возможностями в смысле применимости в искусстве, определилось в третьем поколении, как система „эстетической гимнастики", с прибавлением „свободных танцев"».

Дельсарт был глубоко верующим человеком, и вера пронизывала его практическое исследование. Размышляя об этом я пришла к мысли, что магическое противоположно религиозному мистическому мировоззрению, которое имеет дело с непознаваемой до конца тайной и предполагает смирение перед этой тайной в сочетании с устремлённостью к её максимально возможному для человека познанию. Мистическое мировоззрение подразумевает открытость в поиске и честность с самим собой, отсутствие опоры и то же сомнение в себе в качестве творческой силы.

И здесь я хочу процитировать митрополита Каллиста, поскольку его слова снова напомнят нам о «реке интеграции»:
«Всякое истинно православное богословие мистично: как мистицизм в отрыве от богословия становится субъективизмом и ересью, так и богословие в отрыве от мистицизма вырождается в сухую схоластику, «академичную» в дурном смысле слова». Не без труда, но и сам христианский мистицизм удерживается в «срединном пути», описывая мистический опыт как одновременно глубоко личный и растворяющий человеческое в сверхличном.

Магическое мышление иное.

«У примитивного человека имеется громадное доверие к могуществу его желаний. В сущности, всё, что он творит магическим путём, должно произойти только потому, что он этого хочет».
— З. Фрейд, «Тотем и табу»

Магическому мышлению свойственно искать универсальные рецепты в попытке справиться с многосложностью изменчивого мира, который мы не можем никак контролировать, и простраивать для этого между явлениями связи, ценность которых определяется в соответствии с «законом Софера». Пример грубого представления о связи между психическим и физическим демонстрирует цитата Шубинера:
«Тот, у кого возникают трудности с глотанием, может так реагировать на жизненную ситуацию, которую ему «трудно проглотить».

Травмоориентированная психотерапия, работающая с событиями детства, используется здесь как универсальный рецепт от любой боли, не очевидной с медицинской точки зрения.

Мы можем наблюдать в различных подходах к работе с человеком самые разные когнитивные искажения: иллюзия кластеризации (тенденция видеть паттерны там, где их на самом деле нет), ошибка выжившего (склонность недооценивать недоступные прямому наблюдению данные по группе невыздоровевших пациентов), обобщение частных случаев (безосновательный перенос характеристик частных пациентских случаев на обширные группы), иллюзия контроля (тенденция людей верить, что они могут влиять на результаты событий, на которые они на самом деле влиять не могут), предвзятость подтверждения (тенденция искать или интерпретировать информацию таким образом, чтобы подтвердить имевшиеся заранее концепции), селективное восприятие (принятие во внимание только тех фактов, которые согласуются с ожиданиями) и другие. Статьи Пола Ингрэма и Скотта Александера демонстрируют нам попытку вычислить в трудах известных специалистов когнитивные искажения и подсветить их, не отрицая действительно полезные идеи. А что тут ещё делать? Только искать, замечать и стараться отсекать.

Профессионализм в помогающих профессиях (от врача до психолога) подразумевает умение безусильно пребывать в тонусе внимательного поиска решения в широком многосложном поле, где нет универсальных рецептов и найдены ответы лишь на немногие вопросы (то есть, в реальности), опираясь как на актуальные научные знания, так и на свою интуицию, и не скатываясь ни в безграничный хаос, в котором нет общих принципов и правил, ни в жесткую, но на первый взгляд безопасную для специалиста и клиента структуру, в которой течение потока ограничено, а работа строится только по заранее определённому сценарию.

Я же пока, с нижней ступеньки возможного опыта и своего молодого возраста, просто стараюсь, как рекомендует Пол Ингрэм, «отбирать хорошее, отсеивая пустые обещания, преувеличения и грандиозность», и использовать, по завету Льва Шестова, сомнение как главную творческую силу, и не только сомнение в других, что демонстрируют переведённые статьи, но и сомнение в самой себе. Да здравствует «синдром самозванца»!